К 160-летию со дня рождения М.Д.Скобелева (1843–1882)

Андрей ШОЛОХОВ – кандидат исторических наук, заслуженный работник культуры РФ, почетный работник Высшей профессиональной школы.

О генерале Михаиле Дмитриевиче Скобелеве, прозванном за свое пристрастие к белым кителям и лошадям «белым генералом», до Октябрьской революции было написано немало. Но затем наступила долгая пауза, связанная, видимо, с тем, что его взгляды не разделялись теми, кто догматически понимал общественный прогресс. Лишь в последние годы завеса таинственности над жизнью генерала начала приподниматься как в научной, так и популярной литературе.

Слава Скобелева связана как с Русско-турецкой войной 1877–1878 гг., освободившей балканских славян от почти пятивекового османского ига, так и с присоединением Туркестана (Средней Азии) к России процессом хотя и прогрессивным, но не лишенным жестокости. В характере этого сложного человека тесно переплелись отвага и честолюбие, доходившие до авантюризма, либеральные убеждения и консерватизм, вера в объединение славян и бонапартизм. Обстоятельства смерти генерала, его интригующие связи с масонами и по сей день таят в себе загадку.

Из рода отважных

В XVIII столетии известен был сержант Никита Скобелев (кое-кто считает, что настоящая его фамилия была Кобелев, переделанная затем для благозвучия), происходивший из однодворцев. Он был женат на ставропольской дворянке Татьяне Михайловне Коревой. Супружеская чета имела трех сыновей: Федора, Михаила и Ивана. Как и большинство дворян того времени, все они избрали военную карьеру. Федор дослужился до чина полковника; Михаил – умер в чине подпоручика; младший, Иван, пошел далее своих братьев.

Участник Отечественной войны, бравший Монмартрские высоты под Парижем, выскочивший под Реймсом из ловушки, устроенной самим Наполеоном, старший адъютант фельдмаршала М.И.Кутузова, проводивший его к месту последнего упокоения, И.Н.Скобелев проявлял на войне изумительную храбрость и огромное самообладание.

Возвратясь из Франции уже в чине генерала, Иван Никитич в 1821 г. был назначен генерал-полицеймейстером 1-й армии, затем комендантом Петропавловской крепости.

Из шести сыновей и четырех дочерей Ивана Никитича и его второй жены Надежды Дмитриевны Дуровой выжили только двое – сын Дмитрий и дочь Вера. Остальные умерли в детском возрасте.

Дмитрий Иванович по примеру отца избрал военное поприще. Получив начальное военное образование в школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, он в 1838 г. семнадцати лет от роду, был зачислен в Кавалергардский ее Величества полк, через два года произведен в корнеты, а затем в поручики. В это время Дмитрий Иванович уже женился на Ольге Николаевне Полтавцевой; в 1843 году у них родился сын Михаил.

На Кавказе шла непрерывная война с горцами. Потом началась Крымская война, во время которой Дмитрий Иванович служил на Кавказе, где сперва отличился в битвах у деревни Баяндур, а затем – Баш-Кадыкляром и прославил себя геройским подвигом в знаменитом сражении с турками при Курган-Дара.

Становление характера

Семья Дмитрия Ивановича Скобелева оставалась в Петербурге. Маленький Миша рос под впечатлением от рассказов о подвигах отца, которого все называли не иначе как героем.

Но вскоре О.Н.Скобелева увезла сына в Париж и отдала его в пансион Дезидерио Жирарде, который старательно «опекал» своего ученика. Влиянием Жирарде, а также пребыванием во Франции можно объяснить особое увлечение Скобелева французской культурой.

Несмотря на военные традиции в семье, Скобелевы готовили своего единственного сына в университет. Впрочем, это отнюдь не означало, что родители предпочитали для него штатскую карьеру военной. Просто в те времена высшее образование было в большом почете – в русском обществе вообще и среди военных кругов в частности.

Скобелев поступил на математический факультет университета, но долго там не задержался: осенью 1861 г. в университете вспыхнули студенческие беспорядки, он был закрыт, и Михаил поступил юнкером в Кавалергардский полк. О раннем периоде службы молодого Скобелева известно сравнительно мало. В его поведении, при видимой общительности, замечались невыдержанность, запальчивость и заносчивость. Этим объясняются, вероятно, и служебные блуждания офицера по всей России: из Петербурга в Туркестан, в Павловск, затем на Кавказ, потом в Красноводск, в Новгород, Пермь, Москву, опять на Кавказ и т.д. Только одну зиму прожил он на Северном Кавказе, командуя батальоном Ставропольского полка, где читал лекции по тактике и военной истории.

В 1866 г. Скобелев поступил в Военную академию, а после ее окончания стал офицером Генерального штаба.

Вскоре Михаила Дмитриевича назначили на службу в Туркестанский край. Здесь юный капитан принимал участие в действиях отряда генерала Абрамова на Бухарской границе. В 1870 г. Скобелев получил назначение на Кавказ. А через год, находясь в отряде полковника Н.Г.Столетова в Закаспийском крае, он произвел скрытную рекогносцировку к Саракамышу, которая совсем не входила в виды вышестоящего штаба. В результате Михаила Дмитриевича отозвали в Петербург, где он некоторое время работал в Военно-ученом комитете, а потом состоял старшим адъютантом при штабе 22й пехотной дивизии.

Как только решен был поход против Хивы, Скобелев поспешил выхлопотать себе перевод в кавказские войска, принимавшие участие в боевых действиях в Средней Азии, или, как тогда называли, Туркестане.

В жизни «белого генерала» Туркестан сыграл исключительную роль. После хивинского похода ему довелось сражаться с кокандцами. 19 февраля (3 марта) 1876 г. Кокандское ханство было присоединено к России и преобразовано в Ферганскую область, первым генерал-губернатором которой стал М.Д.Скобелев. Еще раз судьба занесла Михаила Дмитриевича в Туркестан уже в апогее военной славы.

Конфликт с императором

Скобелев торжествовал победу над воинственными туркменскими племенами, когда в Среднюю Азию дошла весть об убийстве 1 марта 1881 г. императора Александра II. На престол вступил Александр III, который весьма последовательно боролся за чистоту «веры отцов», незыблемость принципов самодержавия и развития русской народности. В Манифесте 29 апреля (10 мая) 1881 г. он выразил программу внешней и внутренней политики: поддержание порядка и власти, наведение справедливости и строжайшей экономии, обеспечение повсюду русских интересов.

Не исключено, что все это могло вызвать у Скобелева симпатии к новому царю. Сдав управление генералу П.Ф.Рербергу, он 27 апреля (9 мая) отправился в Петербург, где в высших правительственных кругах к тому времени сформировались две группировки: так называемых консерваторов во главе с бывшим воспитателем Александра III обер-прокурором Священного синода К.П.Победоносцевым и либералов, которых представлял во властных структурах М.Т.Лорис-Меликов. Симпатии Скобелева были явно не на стороне либералов.

В конце апреля 1881 г. вместо ушедшего в отставку Лорис-Меликова министром внутренних дел стал Н.П.Игнатьев. Он начал с очищения государственного аппарата от различных «либеральствующих» элементов. Так как «расстройство администрации и глумление над властью… началось с высших чиновничьих кругов Петербурга и пошло отсюда в провинцию, – рассуждал Игнатьев, – отсюда же надо начать лечение болезни, подтачивающей наши силы и здравый смысл». Он верил, что меры по обузданию высшей бюрократии «будут встречены всей Россией, за исключением петербургской (читай, либеральной. – А.Ш.) прессы, с истинным удовольствием».

Относясь резко отрицательно к либералам-западникам, новый министр был известен своими славянофильскими настроениями, размышлял над тем, как преодолеть трагическое расхождение между властью и обществом присущими России мерами.

Игнатьев считал, что Россия находится на «перепутье», дальнейшее развитие ее государственности может пойти по трем путям. Первый – усиление репрессий, что, как он полагал, не приведет к положительным результатам, а лишь заставит недовольство уйти глубже. Второй – уступки, которые также неприемлемы, поскольку «каждый новый шаг, ослабляя правительство, будет самою силою вещей вынуждать последующие уступки». Опасность этого пути в том, что преобладающее значение в общественной жизни страны займет интеллигенция, которая «вмещает в себе все более опасных, неустойчивых элементов… ее участие в делах всего скорее приведет к ограничению самодержавия… Россия несомненно станет источником вечной смуты и беспорядков». Единственный правильный, «спасительный путь», резюмирует Игнатьев, – возвращение к «исторической форме общения самодержавия с землею – земским соборам».

Скобелев в письме И.С.Аксакову отмечал: «По моему глубокому убеждению, политик у нас один – граф Николай Павлович Игнатьев».

Итак, в мае 1881 г. Скобелев прибыл в Петербург. Прямо с вокзала Михаил Дмитриевич, как полагалось, поехал в Петропавловскую крепость на могилу императора Александра II засвидетельствовать свое почтение.

Новый самодержец Александр III встретил прославленного генерала крайне сухо и даже не поинтересовался действиями экспедиционного корпуса. Вместо этого он высказал неудовольствие тем, что Скобелев не сберег жизнь молодого графа Орлова, убитого во время штурма Геок-Тепе, и презрительно спросил: «А какова была у вас, генерал, дисциплина в отряде?».

Холодный прием Скобелева царем получил широкую огласку. Оппозиция увидела в лице Скобелева не только человека, недовольного режимом, но и военачальника всероссийской известности, народного героя, готового на самые смелые действия. Это вызвало беспокойство в окружении императора и породило множество слухов.

Обер-прокурор Священного синода К.П.Победоносцев был чрезвычайно обеспокоен обострением взаимоотношений Скобелева с императором, которому он настойчиво советовал в своем письме постараться привлечь на свою сторону «белого генерала»: «Я считаю этот предмет настолько важным, – пишет Победоносцев, – что рискую навлечь на себя неудовольствие вашего величества, возвращаясь к нему. Смею повторить слова, что вашему величеству необходимо привлечь к себе Скобелева сердечно. Время таково, что требует крайней осторожности в приемах. Бог знает, каких событий мы можем еще быть свидетелями и когда мы дождемся спокойствия и уверенности… Скобелев, опять скажу, стал великой силой и приобрел на массу громадное нравственное влияние, то есть люди ему верят и за ним следуют. Это ужасно важно, и теперь важнее, чем когда-нибудь…»

Скобелев считал, что революционное движение в большой мере связано с депрессией, охватившей русское общество после Берлинского конгресса — конференции великих держав, проходившей в июне 1878 г. в Берлине под председательством Бисмарка и в значительной степени лишившей Россию плодов ее победы над турками.

Между тем генерал вел себя довольно вызывающе. Об этом говорят многочисленные факты. Барон Н.Врангель (отец известного белогвардейца) вспоминал, как в свою последнюю встречу со Скобелевым они сидели у генерала Дохтурова в большой компании – были Воронцов-Дашков, Черевин, Драгомиров, Щербаков и др. Говорили и об императоре Александре III, отзываясь о «хозяине» не совсем лестно.

– Полетит, – смакуя каждый слог, повторял Скобелев, – и скатертью дорога. Я, по крайней мере, ничего против этого лично иметь не буду.

– Полететь полетит, – сказал Дохтуров, – но радоваться этому едва ли приходится. Что мы с тобой полетим с ним, еще полбеды, а того смотри, и Россия полетит…

– Вздор, – прервал его Скобелев, – династии меняются или исчезают, а нации бессмертны…

Этот разговор, записанный Врангелем, происходил вскоре по возвращении Скобелева из заграничного отпуска, в который он отправился после аудиенции у императора. Тогда, в Париже, Скобелев «бросился в веселый омут» развлечений, стараясь забыться и отвлечься от всего. Но это удавалось ненадолго. Здесь он виделся с графом Лорис-Меликовым, с премьер-министром Франции Л.Гамбеттой, с которым установились тесные отношения. В разговорах с ним его мысли вновь возвращались к России. В те дни Михаил Дмитриевич стоял на распутье: «Возвращаться ли ему в корпус и продолжать командовать или ехать обратно за границу, испросив продолжение отпуска до 11 месяцев. Тогда, само собой разумеется, с отчислением от должности».

По обыкновению, он попросил своего дядю, графа Адлерберга, разузнать настроения при дворе. В письме к нему он высказал мысли, характерные для многих вдумчивых россиян: «Крайне хуже для тех, которые того не сознают… Мы живем в такое время, что люди склонны к крайностям. Если не с нравственной, то с психической точки зрения это вполне объяснимо».

Скобелев ищет исторических аналогов. «За последнее время я увлекался изучением, частью по документам истории, реакции в двадцатых годах нашего столетия. Как страшно обидно, что человечество часто вращается лишь в белкином колесе. Что только не изобретал Меттерних, чтобы бесповоротно продвинуть Германию и Италию за грань неизгладимых впечатлений, порожденных французской революцией. Тридцать лет подобного управления привели в Италии – к полному торжеству тайных революционных обществ, в Германии – к мятежу 1848 года, к финансовому банкротству и, что всего важнее, к умалению в обществе нравственных и умственных начал, создав бессильное, полусонное поколение… В наш век, более чем прежде, обстоятельства, а не принципы управляют политикой».

Судя по всему, летом 1881 г. Скобелев был настроен против нового императора. По некоторым свидетельствам, он даже вынашивал планы насильственного принуждения Александра III пойти на реформы и ограничение самодержавной власти. Скобелев имел собственную программу перестройки всех сторон жизни в России. В одном из своих писем Аксакову он писал: «Для вас, конечно, не осталось незамеченным, что я оставил все, более чем когда-либо проникнутый сознанием необходимости служить активно нашему общему святому делу, которое для меня, как и для вас, тесно связано с возрождением пришибленного ныне русского самосознания. Более, чем прежде, ознакомясь с нашею эмиграцией, я убедился, что основанием общественного недуга в значительной мере является отсутствие всякого доверия положению наших дел. Доверие это мыслимо будет лишь тогда, когда правительство даст серьезные гарантии, что оно бесповоротно ступило на путь народной, как внешней, так и внутренней политики, в чем пока и друзья и недруги имеют полное основание болезненно сомневаться».

Скобелев считал, что только подъем национального сознания и православия могут укрепить русское государство и дать ему новые силы. «История нас учит, – подчеркивал генерал, – что самосознанием, проявлением народной инициативы, поклонением народному прошлому, народной славе, в особенности же усиленным уважением, воскрешением в массе народа веры отцов во всей ее чистоте и неприкосновенности можно воспламенить угасшее народное чувство, вновь создать силу в распадающемся государстве».

Как и многие мыслящие люди своего времени, Скобелев искал пути выхода из кризиса, в котором оказалась Россия. Михаил Дмитриевич все более сближался с Аксаковым, который также резко осуждал итоги Берлинского конгресса, выступал за освобождение и объединение славян, за самобытный путь развития России и с большой опаской относился к активности германских милитаристских кругов. Позор России Аксаков видел в добровольном отказе на Берлинском конгрессе от успехов, достигнутых кровью русских солдат. В замыслах и притязаниях Англии и Австрии, руководимых пресловутой маклерской честностью германского канцлера, он усматривал доказательства того, что «кривде и наглости Запада по отношению к России и вообще Европе Восточной нет ни предела, ни меры».

Объектом нападок Аксакова были и «лжелибералы». Он обвинял их в том, что они являются «отцами нигилизма», проводят «антирусскую политику», старался убедить правительство в необходимости принять славянофильскую политическую программу. Сблизившись с Игнатьевым, Аксаков настойчиво внушал министру мысль о необходимости созыва Земского собора.

Прислушивался Михаил Дмитриевич и к голосу М.Н.Каткова, активно призывавшего со страниц своей газеты «Московские ведомости»: «Будем прежде всего русскими, верными духу нашего отечества, и откажемся от воздухоплавательных опытов в правительственном деле». Это писал человек, ранее близкий В.Г.Белинскому, А.И.Герцену, М.А.Бакунину, но затем, видимо, под впечатлением эксцессов русского «нигилизма», перешедший на правый фланг журналистики и призывавший к «твердой власти».

Разумеется, Скобелев разделял не все взгляды Аксакова и Каткова. Он отвергал крайности славянофильской концепции – в частности, критику Петровских реформ. Не принимал катковскую позицию по Польше. Воинственным и резким выступлениям Каткова суждения Скобелева о поляках были совершенно противоположны. Он подчеркивал благородство польского народа и его культурное равноправие.

Возвращаясь из Франции через Варшаву в Петербург по высочайшему вызову, Скобелев дал интервью польским журналистам. «Я желаю, – сказал он, – чтобы поляки были вместе с нами, как и все славяне. Правда, здесь находится русский гарнизон. Но если бы его убрали, то вы бы имели вместо него гарнизон германский».

О генерале Скобелеве менее всего можно говорить, как о честолюбце и доктринере. Широкие европейские взгляды и здравый смысл спасали его от политической узости некоторых его сторонников.

Парадокс заключался в том, что Скобелев какое-то время связывал свои надежды с Александром II, несмотря на то, что, по словам жены Аксакова А.Ф.Аксаковой, тот «не был популярным в истинном смысле слова, народ не чувствовал к нему притяжения потому, что в нем самом совершенно отсутствовала национальная струнка». А вот с Александром III, в котором такая струнка была, у Михаила Дмитриевича первоначально установились весьма прохладные отношения. Думается, произошло это оттого, что политика нового императора еще не определилась, а поводов для взаимных подозрений в те смутные времена было более чем достаточно.

И все же Скобелев надеялся, что «новое царствование откроет эру национальной политики и что правительство не будет больше продавать Германии интересы России», хотя при дворе удерживались германофильские настроения.

9 (21) января 1882 г. перед банкетом в годовщину взятия туркменской крепости Геок-Тепе (Денгиль-Тепе) Михаил Дмитриевич в беседе с Аксаковым сообщил, что «намерен произнести речь и воззвать к патриотическому чувству России в пользу славян, против которых вооружаются в настоящее время мадьяры». Действительно, на банкете в ресторане Бореля в Петербурге Скобелев взял слово. В частности, он сказал: «Великие патриотические обязанности наше железное время налагает на нынешнее поколение… тем больнее видеть в среде нашей молодежи так много болезненных утопистов, забывающих, что в такое время, как наше, первенствующий долг каждого жертвовать всем, в том числе и своим духовным я, на развитие сил отечества… Сердце болезненно щемит. Но великим утешением для нас – вера и сила исторического призвания России. Провозглашаю, господа, от полноты сердца тост за здоровье государя императора!».

Речь вызвала широкую огласку, и правительство Австро-Венгрии выразило свое неудовольствие, расценивая слова Скобелева как вмешательство во внутренние дела империи. Александр III также неодобрительно отнесся к высказываниям «белого генерала».

После этого нашумевшего события граф Валуев записал в своем дневнике: «Генерал Скобелев произнес на ахалтекинском обеде невозможную речь. Он начинает походить на испанского генерала, с будущим пронунсиаменто (в Испании и странах Латинской Америки – государственный переворот, а также призыв к перевороту. – А.Ш.) в кармане». Любопытно, что примерно таким же образом именовали Скобелева в кругу его ближайших друзей, о чем Валуев, конечно, знать не мог. Друзья часто, как бы в шутку, называли Михаила Дмитриевича «господин первый консул» или «генерал от пронунсиаменто». Такое совпадение говорит кое о чем, и, возможно, сам Скобелев полагал, что история предназначает ему соответствующую политическую роль.

…На этот раз в Париж Скобелев приехал во второй половине января 1882 г., в дни падения министерства Гамбетты. А в начале февраля произошла его встреча с жившими в Париже сербскими студентами, которые преподнесли ему благодарственный адрес. Обращаясь к ним с ответной речью, «белый генерал», в частности, заявил: «Мне незачем говорить вам, друзья мои, как я взволнован, как я глубоко тронут вашим горячим приветствием. Клянусь вам, я подлинно счастлив, находясь среди юных представителей сербского народа, который первый развернул на славянском востоке знамя славянской вольности. Я должен откровенно высказаться перед вами, – я это сделаю… Я открою вам, почему Россия не всегда на высоте своих патриотических обязанностей вообще и своей славянской миссии в частности. Это происходит потому, что как во внутренних, так и во внешних делах она в зависимости от иностранного влияния. У себя мы не у себя. Да! Чужестранец проник всюду! Во всем его рука! Он одурачивает нас своей политикой, мы жертва его интриг, рабы его могущества. Мы настолько подчинены и парализованы его бесконечным, гибельным влиянием, что, если когда-нибудь, рано или поздно, мы освободимся от него, – на что я надеюсь, – мы сможем это сделать не иначе, как с оружием в руках!».

Позднее в одной из записок Скобелев отмечал: «Сербская молодежь говорила, что у них в данную минуту народ – одно, а правительство и часть интеллигенции – совсем другое, антинациональное. Нам, русским, подобное положение особенно понятно».

Слова, обращенные к сербским студентам, вызвали отклик во всей Европе, быстро докатившийся до берегов Невы. Даже друзья Скобелева Игнатьев и Аксаков поспешили отказаться от своего участия в предпринятых генералом демаршах. Каждый из них счел за благо обратиться с письмом к всесильному обер-прокурору Святейшего синода Победоносцеву с заверениями о своем неучастии и отрицательном отношении к происшедшим во Франции событиям.

Аудиенция в Зимнем

Путь Скобелева из Парижа лежал через Вену и Варшаву. Можно только догадываться, с каким чувством возвращался Скобелев в Россию. Здесь была некоторая аналогия с вызовом его из Ферганы в 1877 г., о чем он упомянул в письме к Аксакову: «Меня вызвали по Высочайшему повелению в Петербург, – о чем, конечно, поспешили опубликовать по всей Европе, предварительно сообщив, как ныне оказывается, маститому и единственному надежному защитнику нашего родного русского царского дома – кн.Бисмарку… впрочем, с участием прибалтийских баронов и вообще культуртрегеров» (людей, прикрывающих свои корыстные, захватнические цели маской распространения культуры. – А.Ш.).

Мрачные мысли и готовность «надеть фрак» владели Скобелевым на пути в Россию. Однако после переезда границы настроение у него несколько поднялось. Причина — горячие овации и заверения в поддержке многочисленных друзей (не без некоторого кликушества со стороны усердных почитателей), не говоря уже о военной среде, близкой «белому генералу» по своим воинственным настроениям.

Высшее руководство России было поставлено Скобелевым в довольно затруднительное положение. Даже несмотря на желание некоторых министров, об отставке генерала не могло быть и речи – на такой вызов русской общественности и русской армии нельзя было решиться. Кроме того, они понимали, что военный и административный авторитет Скобелева так высок, что его отставка в гораздо большей степени подорвала бы устои армии, чем политические выходки генерала.

Военный министр генерал Ванновский встретил Скобелева выговором, но последний, как высокопревосходительный (Ванновский только превосходительный), принял наказание довольно фамильярно, сказал, что «он сам сожалеет».

Благополучно прошла и встреча с Александром III 7 (19) марта, во время которой Скобелеву каким-то образом удалось отвести от себя императорский гнев.

В.И.Немирович-Данченко писал об аудиенции у царя: «В высшей степени интересен рассказ его (Скобелева. – А. Ш.) о приеме в Петербурге. К сожалению, его нельзя еще передать печати. Можно сказать только одно — что он выехал отсюда полный надежд и ожидания на лучшее для России будущее».

В мае 1882 г. Скобелев последний раз побывал в Париже. Вернувшись из Франции, он начал лихорадочно готовиться к чему-то. Посетившему его князю Д.Д.Оболенскому «белый генерал» заявил, что собирается ехать в Болгарию, где вскоре начнется настоящая война. «Но надо взять с собой много денег, – добавил он, – и я все процентные бумаги свои реализую, все продам. У меня на всякий случай будет миллион денег с собой. Это очень важно – не быть связанным деньгами, а иметь их свободными. И это у меня будет: я все процентные бумаги обращу в деньги…»

Возможно, разговоры о Болгарии были лишь маскировкой. Деньги же нужны были не для войны, а для какой-то политической комбинации, о которой остается только гадать.

Эпоха «пронунсиаменто» миновала. Реакция вступала в полосу консолидации. Назначенный вскоре министром внутренних дел консерватор Д.А.Толстой провозгласил знаменательную формулу: «Россия объелась реформами, ей нужна диета!».

Тайна гостиницы «Англия»

Получив месячный отпуск 22 июня (4 июля) 1882 г., Скобелев выехал из Минска, где стоял штаб 4го корпуса, которым он командовал, в Москву. Его сопровождали несколько штабных офицеров и командир одного из полков барон Розен. По обыкновению, Михаил Дмитриевич остановился в гостинице «Дюссо», намереваясь 25 июня (7 июля) выехать в родовое имение Спасское, чтобы пробыть там «до больших маневров». По приезде в Москву Скобелев встретился с князем Оболенским, по словам которого, генерал был не в духе, не отвечал на вопросы, а если и отвечал, то как-то отрывисто. По всему было видно, что он чем-то встревожен.

24 июня (6 июля) 1882 г. Скобелев пришел к Аксакову, принес связку каких-то документов и попросил сохранить их, сказав: «Боюсь, что у меня их украдут. С некоторых пор я стал подозрительным». Действительно, тревога Михаила Дмитриевича была более чем обыкновенной: недавно в Болгарии при загадочных обстоятельствах погибла его мать, зачем-то поехавшая туда с очень крупной суммой денег.

На другой день состоялся обед, устроенный бароном Розеном в честь получения очередной награды. За столом находилось шесть-семь человек. В том числе, кроме Скобелева и Розена, адъютант генерала Эрдели, военный доктор Бернадский, личный врач Михаила Дмитриевича, бывший адъютант полковник Баранок.

Скобелева во время обеда не покидало мрачное настроение. «А помнишь, Алексей Никитич, – обратился он к Баранку, – как на похоронах в Геок-Тепе поп сказал – слава человеческая, аки дым преходящий… подгулял поп, а… хорошо сказал».

После обеда Скобелев отправился в гостиницу «Англия», которая находилась на углу Столешникова переулка и Петровки. Здесь жили девицы легкого поведения, в том числе и Шарлотта Альтенроз. Эта кокотка неизвестной национальности, приехавшая вроде бы из Австро-Венгрии и говорившая по-немецки (на основании чего многие считали ее немкой), занимала в нижнем этаже роскошный номер и была известна всей кутящей Москве. Поздно ночью Шарлотта прибежала к дворнику и сказала, что у нее в номере скоропостижно умер офицер. Покойника узнали сразу. Прибывшая полиция ликвидировала панику среди жильцов, переправив тело Скобелева в гостиницу «Дюссо», в которой он остановился. Вскрытие производил прозектор Московского университета профессор Нейдинг. В протоколе было сказано: «Скончался от паралича сердца и легких, воспалением которых он страдал еще так недавно».

Никогда раньше Скобелев не жаловался на сердце, хотя его врач О.Ф.Гейфельдер во время Туркестанского похода и находил у генерала признаки сердечной недостаточности. При этом Гейфельдер отмечал необыкновенную выносливость и энергию Скобелева, который мог сутками без сна совершать длительные переходы верхом, сохраняя бодрость и работоспособность. Это позволяет предполагать, что в действительности сердечная система Скобелева не могла стать причиной преждевременной смерти.

Вокруг трагедии в московской гостинице, как снежный ком нарастали легенды и слухи. Высказывались самые различные, даже взаимоисключающие, предположения, но все они были едины в одном: смерть Скобелева связана с таинственными обстоятельствами. Передавая широко муссируемый в России слух о самоубийстве, одна из европейских газет писала, что «генерал совершил этот акт отчаяния, чтобы избежать угрожавшего ему бесчестия вследствие разоблачений, удостоверяющих его в деятельности нигилистов».

Однако многие современники склонялись к версии, что «Скобелев был убит, что «белый генерал» пал жертвой германской ненависти». Присутствие при его смерти «немки» придавало этим слухам, казалось, большую достоверность. Особенно отстаивал данную версию Ж.Адам. Она утверждала, что в ее распоряжении имеются бесспорные доказательства – документы, из которых следует, что Скобелева отравили две кокотки, специально подосланные из Берлина.

Но уже в ХХ веке наследники Адам сообщили, что «в ее архиве никаких следов о генерале Скобелеве вообще не обнаружено». Вполне возможно, что француженка действовала с заведомым умыслом, чтобы скрыть истинную причину смерти Скобелева. А эта причина могла быть связана с деятельностью тайных обществ, членами которых были некоторые друзья Скобелева, например, премьер-министр Франции А.Гамбетта, вскоре тоже погибший при невыясненных до конца обстоятельствах.

По другой версии, Скобелев отравился бокалом вина, присланным ему из соседнего номера какой-то подгулявшей компанией, якобы пившей за здоровье «белого генерала». В этом случае подозрение падает на самого императора Александра III, который, как считали, опасался, что Скобелев совершит дворцовый переворот и займет императорский трон под именем Михаил III.

Некий Ф.Дюбок, со слов председателя I Государственной думы С.А.Муромцева, передавал впоследствии, будто в связи с антиправительственной деятельностью Скобелева был учрежден особый тайный суд под председательством великого князя Владимира Александровича, который большинством голосов (33 из 40) приговорил генерала к смерти, причем исполнение приговора поручили полицейскому чиновнику.

В.И.Немирович-Данченко в заграничных публикациях (он эмигрировал после Октябрьской революции) утверждал, что Скобелева убили агенты «священной дружины» по приговору, подписанному одним из великих князей и графом Б.Шуваловым, личным другом императора и влиятельным руководителем этой организации. «Священная дружина», созданная для охраны царя и его близких, совмещала в себе черты Третьего отделения, масонских лож и подпольных организаций. Состав центрального комитета данной организации до сих пор полностью неизвестен. Вероятно, в него входили и сам император, и великий князь Владимир Александрович, бывший начальник Петербургского военного округа. Руководители вербовались из высшего дворянства, преимущественно из придворной аристократии, и значились под цифрами. Для работы в Петербурге и Москве были образованы «попечительства», в которые привлекались представители финансовой и промышленной буржуазии. Дальше шли «пятерки», куда могли входить и люди более простого происхождения. Со «священной дружиной» у Скобелева сложились весьма натянутые отношения. В свое время он отказался вступить в ее ряды, не скрывая отрицательного, даже презрительного отношения к этой организации.

И все-таки многие люди, входившие в окружение «белого генерала», скептически относились к возможному участию деятелей «священной дружины» в его гибели. Так, известный дипломат позапрошлого века Ю.Карцев в своих воспоминаниях писал: «Деятели «священной дружины», насколько мне случалось их наблюдать, более помышляли о чинах и придворных отличиях: взять на себя деяние кровавое и ответственное они бы не решились…»

Как бы там ни было, но своим друзьям Михаил Дмитриевич неоднократно говорил, что не умрет своей смертью.

Похоронить М.Д.Скобелева было решено в родовом имении Спасское, что на рязанской земле. Гроб с телом Михаила Дмитриевича сопровождала воинская команда, руководимая генералом Дохтуровым. Траурный поезд из 15 вагонов с сопровождавшими прибыл 29 июня (11 июля) на станцию Ранненбург, где его встретили крестьяне села Спасского. В старой сельской церкви, рядом с могилами отца и матери лег последний из Скобелевых – знаменитый «белый генерал».

Народного героя оплакивали не только в России, по нему скорбели и в других странах. Скобелев, по почти единодушному мнению газет, поместивших некролог, верил в величие, в лучшее будущее своего Отечества, и для русских патриотов это была невосполнимая утрата в критический период истории. Вместе со всей мыслящей Россией «белый генерал» мучительно искал выход из того тупика, в который зашло русское общество на переломе двух царствований. Он искал естественный для огромной евразийской страны путь развития, отчетливо понимая, что увлечение чужими путями и чужими идеями – не что иное, как предательство своего народа и средство его закабаления чужеземцами.

В марте 1882 г. Скобелев сообщал Аксакову: «…Наше общее святое дело для меня, как полагаю, и для вас тесно связано с возрождением пришибленного ныне русского самосознания… Я убедился, что основанием общественного недуга есть в значительной мере отсутствие всякого доверия к установленной власти, доверия, мыслимого лишь тогда, когда правительство дает серьезные гарантии, что оно бесповоротно ступило на путь народной как внешней, так и внутренней политики, в чем пока и друзья и недруги имеют основание сомневаться».

Скобелев мечтал о многонациональном централизованном государстве, сильном и благоустроенном, гарантирующем своим подданным четкий набор прав и, естественно, требующим от них выполнения определенных обязанностей. Такое государство в здоровом состоянии – это разнообразный, но единый мир, а не борьба всех против всех, как хотят представить сегодня некоторые «земшарские» мыслители.

Многие современники справедливо видели в Скобелеве народного героя, способного повлиять на судьбу России. Память о Михаиле Дмитриевиче была увековечена в литературных произведениях. На собранные по подписке деньги в 1912 г., в тридцатую годовщину со дня его кончины, в Москве на Тверской площади, переименованной в Скобелевскую (затем Советскую), по проекту военного художника, подполковника П.А.Соманова была воздвигнута великолепная конная статуя генерала. Справа и слева ее обрамляли скульптурные группы, изображавшие эпизоды боев в Средней Азии и на Балканах. В нишах пьедестала находились одиннадцать бронзовых барельефов, на которых были отражены наиболее известные скобелевские победы. К сожалению, после Октябрьской революции не в меру ретивые «слуги народа» в числе других памятников старой России снесли и этот. Вскоре из частей бронзовой фигуры Скобелева были отлиты доски с текстом новой Конституции для обелиска Свободы, сооруженного на месте памятника легендарному генералу. Этот обелиск в 1930е годы тоже подвергся уничтожению, что лишний раз доказывает: не может быть подлинной свободы на месте попранной справедливости. В 1954 г. на площади была установлена скульптура Юрия Долгорукого, основателя Москвы.

Отрадно, впрочем, отметить что уже началась работа по восстановлению памяти М.Д.Скобелева. В его бывшем родовом имении реставрируется усыпальница, планируется создать музей легендарного генерала. Но работе этой надо придать новый импульс – с тем, чтобы светлый облик талантливого русского полководца и мыслителя продолжал вдохновлять новые поколения российских граждан.